Геры Серова. Это старый генерал Серов разрыв курган и привлек к своему дому зло, в конце концов повредившее всю его семью. Но при этом он не знал, как действует

Золотая люлька. А вот доктор Мамай не только ее получил, но и сумел применить.

— Я тоже хочу, чтобы ты их из меня вытащила, — подтвердил Талавир. — Но сначала скажи, где девался наш Мамай, тот, что не хан? Черт возьми с их

именами!

— Скажи ему. Считай, это часть сделки, — попросил рот на животе.

Албасты прищурились, словно животное перед атакой, а потом выпрямила руку и сделала просительный жест. Девушки замерли, как испуганные суслики. Талавир, ничего не понимая, уставился в пустую заскорузлую, как у животного, ладонь.

— Дай ей карты, купо мусор! Она должна погадать! — вскричала Амага уже в его голове.

Талавир немного поколебался и вытащил из кармана ободранный комбинезон бревно. Из каменной дыры высунулась кудрявая голова девочки, которую он неудачно спасал в Деште. Она держала миску с розовой жидкостью и от напряжения закусила губу. Пол был неровный — девочка споткнулась. Талавир бросился, чтобы его поддержать, но его опередил Волошин. Певец подхватил девочку и сам поднес Талавиру миску.

— Горе! Горе тому, кто расплетет эту чашу, не спит до дна, — сказал он. Пухлыми щеками стекали струйки пота. Самими глазами он умолял не пить.

— Пей! Если бы она хотела тебя убить, то давно бы уже убила, — приказала

Амага. — Без этого она ничего не скажет. Часть обряда.

Талавир проглотил горькую слюну. Он уже не помнил, когда последний раз пил.

Отвар дышал и напоминал кофе в юрте Азиза-бабы. Талавир чувствовал, что Амага сказала правду, хотя и не всю, но не имел особого выбора, взял чашу и проглотил. Отвар оказался солено-пряным и, к его удивлению, приятным на вкус.

Албасты дождалась, пока он допьет, взяла пустую миску и бросила в нее карты. Бревно глухо ударило о дно. В окно влетел порыв ветра. Небо потемнело, волны вспыхнули. Начинался шторм. Молния осветила пейзаж за окном — огромного медведя Аю, нависающего над темным морем. Талавиру показалось, что гора шевельнулась. Албасты кивнула головой, девушки бросились к деревянным щитам и, словно ставнями, закрыли ими окно. В пещере загорелись огоньки. Сотни теней запрыгали стенами. Одна из девушек передала Албасты клок сухих трав. Другая девочка — жаровню. Чудовище бросило в огонь сушняк и тихо спело.

Талавир почувствовал, как Амага съежилась. Колыбельная была ей знакома. Горький запах коснулся языка. Перед Албасты разостлали полотенце. Это был очень давний, вышитый цветными нитями кусок ткани. Кое-где нити выцветли и потерлись, но растительные узоры все еще читались. Почему-то Талавир был убежден, что бурые пятна — это следы от крови. Албасты встряхнула миску и, словно гадая, одну за другой начала вытаскивать карты.

— Это догма, — объяснила она и положила первую карту на полотенце. — Ею застилают люльку, когда кладут туда ребенка. Я видела, как родился новый

Мамай — тот, о котором ты спрашиваешь. Я видела, как рождались в Киммерике все из его рода. Я пыталась их охранять. Вот что должна делать истинная жрица Девы

— беречь детей, беречь свой народ, пока богиня спит.

— И когда ты стала истинной жрицей Девы? — не сдержалась Амага.

— Когда ты не дала мне умереть, я всю ночь пролежала на кургане, над твоей могилой, Амаго. Мне снились сны. Ко мне приходила Богиня. К утру я решила, что переродилась, что Дева проснулась и вошла в меня. В древности боги часто выбирали человеческие тела. Каждому богу хотелось понять, как это

быть человеком. Но я опоздала.

— Богиня выбрала другую? — Талавир почувствовал, что и Амага ждала ответа.

— Да, человечек, — проревела Албасты и показала на карту. Талавир был убежден, что раньше не видел этого изображения, хотя за время в Деште изучил все карты Мамая. На картинке были изображены курган Кара-Меркит и распростертая на траве киммеринка. — Она загнала себя в ловушку. Она была слабой, когда обнаружила тело. Хотела скрыться. А потом что-то произошло — и она не смогла выйти из избранного тела. Божественная сущность заснула, а человек так и не догадался, что теперь делит свое тело с богиней. Люди молились Деве и тщетно ждали помощи. Я страдаю, когда думаю, что она слышала и не могла ответить.

Страшная внешность никак не подходила к печальным и даже нежным словам.

Албасты.

— Да ей насрать! — воскликнула Амага. — Она и до сна не очень беспокоилась. Дала захватить Киммерик. Откуда ты знаешь, что Дева все еще где-то есть?

— Потому что мы в нее верим. — Албасты развернула руку и показала татуировку, а потом махнула в сторону девушек.

— Это случилось и с Мамаем? — решил вернуть на свое Талавир. — В нем тоже спал Бог Вспышек? А после того, как Мамай-новый задействовал Золотую

Колыбель, бог возродился?

— Боги, как и люди, постоянно меняются. — Албасты положила на догму еще одну карту. На рисунке был изображен джадал. Красные глаза пылали в темной щели шлема. — Если люди о них забывают, они становятся злыми, как Тарг, почти едва не превратившийся в джадала. Или изменяют свою сущность, так что уже и сами не помнят, кем были когда-нибудь. Все зависит от тех, кто и как поклоняется богам. После Вспышек люди уверовали в Бога Вспышек. Можно сказать, тогда он и возник или возродился. Мамай-новый задействовал Золотую Колыбель, но в тот момент он был только человеком.

Албасты положила на догму третью карту и с любопытством склонилась над рисунком. В центре человеческого круга выделялся человечек. Его тело состояло из знакомого Талавира старья. Мужчина улыбался и держал за руки других. За

их спинами догорало зарево, а в высоком небе, как метеорит, пылал огнем коптер. У Талавира представления не было, что видит, но картинка ему не понравилась.

— Что говорят карты? Где искать доктора Мамая?

Албасты расплылись в улыбке. Клыки краснели в бликах факелов.

— Везде и негде, — она слово в слово повторила фразу Азиза-бабы.

— Что это значит? — разочарованно поморщился Талавир. — Как мне его найти? Где Золотая Колыбель?